Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым - Борис Жук

Собственный внутренний мир казался мне колоссально богатым и превосходящим реальный по всем параметрам. Я хорошо рисовал, подробно продумывал целые вселенные, существ, населяющих их, биологическое устройство и смысл существования каждого; делал зарисовки из жизни этих миров в тетрадки. Компьютерные игры подливали масла в огонь – я копировал оттуда монстров, оружие, сценарии, модифицировал и дополнял их, формируя многообразие своих вселенных – более интересных и продуманных, чем любой из игровых миров.

Памятные события и взросление

С дачей связано множество радостных переживаний, но были и моменты жёсткого столкновения с реальностью.

Так однажды соседский мальчишка до крови разбил мне голову кирпичом. Взрослые поставили его передо мной и заставили извиняться – я всё сразу простил, но позже скатал огромный ком из влажной серой глины и, подкараулив в придорожных зарослях топинамбура, запустил обидчику прямо в лицо, когда тот проезжал мимо на велосипеде.

Долгое время я играл с соседской девочкой, которая была значительно старше. Мне она очень нравилась, и я намеревался на ней жениться, но однажды подруга перестала приходить и стала тусоваться со своими ровесниками-подростками. Подростковый мир казался мне грубым и пошлым, а поступок подруги – предательским.

Однажды меня догнала и укусила за ногу собака, от которой я не успел уехать на неповоротливом детском велосипеде – это напоминало сюрреалистический триллер.

Я впервые решился поехать по соседней дачной улице, «линии», на своём велосипеде с приставными колёсами, помогающими держать равновесие. Тяжёлый и не слишком тщательно смазанный агрегат движется медленно, педали приходится крутить с усилием.

И вдруг примерно на середине пути сзади, в начале улицы, показывается мелкая противная дворняга. Она визгливо лает и бежит в мою сторону. Я кручу педали изо всех сил. Свернуть некуда – улица с обеих сторон огорожена заборами. Остаётся двигаться только вперёд. А в конце линии ещё предстоит преодолеть водопроводную трубу под высокой насыпью. Едва ли это можно сделать быстро. Шавка стремительно приближается – я понимаю, что она меня вот-вот догонит, и что я, похоже, даже бегаю быстрее, чем едет велосипед! Но уже поздно – мелкая тварь впивается мне в ногу, оставляя две красные дырочки. Я кричу – собака убегает. Оказываю себе первую медицинскую помощь – прикладываю к ранке лист подорожника. За него мне ещё влетит от мамы – лист довольно грязный. А путешествия за пределы нашей улицы надолго останутся под запретом.

С тех пор я стал опасаться этих «друзей человека» и часто представлял, как перееду свою обидчицу насмерть, если мне дадут порулить автомобилем.

А ещё меня очень вдохновляли двоюродные братья, которые часто гостили на даче, ездили на рыбалку, играли в карты и танцевали под техно. Особенно Ш. – творческий и энергичный, он долгое время был тем, на кого я мечтал быть похожим. Ш. всё время что-нибудь рисовал и придумывал: украшал велосипеды разноцветной проволокой и катафотами, создавал настольные игры, писал стихи, сшил костюм ниндзя, мастерил стальные мечи и сюрикены из алюминия. Его кумиром был Брюс Ли. Однажды он вместе с приятелями даже украл ружьё у лесника. Как только мне дали его подержать, я сразу навёл прицел на деревенских мальчишек, и меня вовремя перенацелили в небо.

Когда Ш. уходил в армию, всё его «хозяйство» досталось нам с братом – радости моей не было предела!

Именно на даче я впервые, наивно и по-детски, заинтересовался метафизикой. Когда бабушка потрошила рыбу, она всегда доставала плавательные пузыри отдельно и говорила, что это рыбья «душа». Я с радостью лопал их ногой, окончательно освобождая таким образом «душу» от «земных оков».

Однажды в мышеловку попала мышь. Я заметил её первым, достал из ловушки и понёс в огород чтобы вскрыть и посмотреть на мышиную «душу». За день до этого бабушка в шутку сказала, что у мышей она находится под хвостом. Кое-как расковыряв трупик в указанном месте, я долго вытягивал наружу кишечник. Мне показалось, что кроме него внутри ничего нет, из чего был сделал вывод, что мышь – животное бездушное.

Бывали и совсем странные поступки. Один раз я привязал верёвку к шпингалету на внутренней стороне банной двери. А потом закрыл её, просунув конец верёвки в щель, дёрнул за него и защёлкнул таким образом изнутри. Баня оказалась замурованной «вещью в себе». Тогда дед кое-как вскрыл окно и просунул меня внутрь, а я открыл дверь.

В этой же бане дедушка однажды рискнул «полечить» мой фимоз. Ему удалось болезненно закатать узкую крайнюю плоть наверх и оголить головку, а вернуть её в обычное положение он предоставил мне самостоятельно и ушёл. Однако это не удалось.

Сперва мне подумалось, что можно жить и так. Вернувшись из бани, я соврал, что всё хорошо, но сутки невыносимого трения разбухшей сверхчувствительной части тела об одежду убедили меня во что бы то ни стало вернуть прежнее положение вещей. Превозмогая острую боль в течение нескольких минут, я всё-таки сделал это, испытав колоссальное облегчение.

Несмотря на то, что в садоводческом товариществе, где располагалась наша дача, открылся магазин, а деревенское молоко привозили прямо на дом, мама продолжала таскать тяжёлые сумки продуктов из города. С экономией для бюджета и вредом для здоровья. Отчасти на этой почве она разругалась с бабушкой и забрала нас с братом в город. Мы были не против, так как нас к тому времени уже неумолимо влекло к компьютеру, а ежегодные каникулы на даче изрядно наскучили.

«Ты пазнАеш жЫзню», – сказала мне напоследок заплаканная бабушка на своём белорусско-русском наречии.

Годы, проведённые на даче в обществе бабушки, дедушки, их друзей и подруг – престарелых соседей-садоводов, сделали в моих глазах пенсионный возраст самой прекрасной и желанной порой человеческой жизни. Я мечтал поскорее стать пенсионером. Избавиться от всех обязанностей перед семьёй и обществом, заниматься своими делами и получать деньги просто так. Конечно казалось несправедливым то, что это чудесное время наступает лишь в старости, когда тело начинает серьёзно болеть, теряет юношескую подвижность, а ум лишается смекалки и полёта фантазии. Но всё равно пенсия виделась мне царством свободы и блаженства по сравнению со школьной диктатурой и утомительным циклом «дом-работа», в котором ежедневно вращались родители.

Я и сам стал во многом похож на старика в свои юные годы. Был домоседом, предпочитая телевизор и чтение любым активным формам отдыха. Кряхтел, шутил и ругался, как бабушка. Любил укутаться потеплее и сидеть на лавочке вечером, провожая закат и вслушиваясь в далёкий гул электричек. А потом, когда надоест кормить собой комаров, – возвращаться домой, включать радиоприёмник, пить чай и играть с братом в «дурака».

Средние и старшие классы

Ложь, халява и мудрость

Учителя говорили, что, хотя я и не особенно учу правила, у меня есть «врождённая грамотность», и мама гордилась ей, считая это своей заслугой. Я хорошо писал сочинения, которые зачитывали перед всем классом. У меня было ощущение полного контроля над логикой – что я могу взять любую мысль и логически перейти от неё к любой другой, доказать кому угодно что угодно.

Я начал регулярно прогуливать уроки, каждый раз сочиняя «уважительные причины» разной степени правдоподобности – и мне действительно многое сходило с рук. Школа вообще хорошо учила врать и обманывать. Во всём: от понтов перед сверстниками, списываний и прогулов до успешного ответа у доски без малейшего знания о предмете.

Случалось, что я вырывал страницы с замечаниями и плохими оценками из дневника или зарисовывал их, ссылаясь на проделки младшего брата и домашних животных. К тому же, с неприятными известиями всегда можно было пойти к отцу – он выслушивал спокойно, никогда не ругался и доносил всё до супруги в мягкой форме. А ещё отец снабжал меня научной фантастикой вместо скучной школьной литературы, никогда не платил денег на родительских собраниях, называя их сбор вымогательством (с точной ссылкой на статью Уголовного кодекса), и вызывал моё восхищение умением думать своей головой, а не слепо подчиняться правилам по первому требованию как мама.

При общении с родительницей любая оплошность и отклонение от норм несла в себе риск спровоцировать истерику. К моему колоссальному облегчению, после младших классов она всё же ослабила железную хватку и уже не контролировала выполнение «домашки».

Зато на моих глазах мама стала превращать себя из самой красивой женщины в обычную тётку: мелировать волосы, укладывать их лаком, злоупотреблять косметикой… Я совершенно не понимал, зачем нужно уродовать себя, скрывая вполне симпатичные морщины и седину. Это воспринималось как очередное предательство: мало того, что она проводила больше времени на работе, чем с нами – теперь лицо «для общества» оказалось важнее лица «для близких».